Песнь о крестовом походе против альбигойцев. Лесса 195
Лесса 195
Монфор решает возобновить бои за Тулузу
Возобновление боев за Тулузу |
5
10
15
20
25
30
35
40
45
50
55
60
65
70
75
80
85
90
95
100
105
110
115
120
125
130
135
140
145 |
До светлой Пасхи, до весны округа впала в сон.
Когда же время подошло, что краше всех времен, Монфор товарищей своих, скажу вам не в обман, Собрал на тайный разговор в тиши лесных полян. Там были Ги, и Амори, и кардинал Бертран. И так граф рыцарям сказал: «Какой нам выбрать план? Ведь я столь много потерял, столь этим всем смущен, Что даже щедрые дары не возместят урон. Как мне, друзья, не горевать? Мы все в крови от ран! Тот сброд оружья не имел, а нам отпор был дан». «Сеньор, — ответил кардинал, — даю в заклад свой сан, Что буллы, коих смысл и толк понятен для мирян, Докажут действенность свою, как было испокон, И верно, к Троицыну дню1, когда весь мир влюблен, Сюда паломники придут, спеша со всех сторон. Так много явится бойцов из разных мест и стран, Что их широкополых шляп, округлых словно чан, Перчаток, посохов, плащей, пригодных и в буран, Достанет, чтоб заполнить рвы и спесь сбить с горожан. Мы никого не пощадим, казним мужей и жен, Весь город будет стерт во прах, разрушен и сожжен». Сошли б за правду те слова, не встреть они препон, Но так прелату отвечал отважный де Бомон: |
«Побойтесь Бога, монсеньор! Не будет и в помин,
Чтоб я спор с недругом своим вел из-за чьих-то спин, Меня за труса принимать нет никаких причин. Да будет стали и огню сей город обречен! Но прежде дрогнут небеса и ад услышит стон, Не Бог, так дьявол разберет, где слава, где трезвон». Пока судили меж собой священник и барон, Большое войско горожан, составив ряд колонн, Внезапно вышло из ворот, заполнив дол и склон. Своих пришпорили коней, раскрыв шелка знамен, Любезный Богу Амальвис, Гильем де Танталон, Юно, умевший воевать, и тот, чей герб червлен, — Ла Мотт, что войско в бой ведет, летами умудрен. Но первым во французский стан ворвался сам Понтон. За всех французов в этот миг я б не дал и каштан, Столь всяк был ужасом объят и страхом обуян. Везде царила суета, бароны в унисон Взмолились Деве пресвятой, заслышав стали звон. Тут по заслугам получил всяк гость, что не был зван: Никто и шлема не надел, не ухватил колчан, А уж по лагерю прошел атаки ураган. Никто от кары не ушел, ни рыцарь, ни виллан, Так был изрублен на куски и доблестный Арман. Сих грозных рыцарей Креста, посланцев всех племен, Клянусь, никто бы не узнал в день скорбных похорон, Иной был надвое разъят, иной — расчетверен. Когда шум схватки услыхал отважный граф Симон, И он, и все его друзья — Ален, Лиму, Шодрон — Своих пришпорили коней. Пустились им вдогон Сеньор Робер де Пикиньи, что ловок и силен, Рено2, в Германии самой имевший добрый лен, Готье, уверенный в бою, и храбрый Вуазен. Тотчас заполнили бойцы всю ширь холмов, низин, И был столь яростен напор тех боевых дружин, И весь их облик столь свиреп, и лик так искажен, Что мнилось, будто дьявол сам в доспехи обряжен. Тулузцы, видя, что исход сей схватки предрешен, Уж, было, повернули вспять, имея свой резон, Но молвил воинам Ла Мотт, избрав суровый тон: «Кто Богу вверил жизнь и честь, тот будет Им спасен, |
||
Ведь лучше гибель, чем позор, поскольку трус — смешон».
И так француза одного копьем ударил он, Что разом недруг пал с коня, дух испуская вон. Лавиной двинулись бойцы, тревожа сон равнин. «Друзья! — воскликнул Амальвис, могучий исполин. — Скорей в атаку перейдем, чтоб клином выбить клин». Без страха бился Амальвис как истый паладин, От крови стал его флажок краснее, чем кармин. Юно пришпорил скакуна, придав копью наклон; И, знать не зная, кто пред ним, француз или тевтон, Гильем противника сразил, пробив тому кафтан, И кровь рекою потекла, струей забил фонтан. Что тут, сеньоры, началось! Покинув бастион, Спустился в поле по мосткам тулузский гарнизон, Вступил в сраженье весь народ, на подвиг вдохновлен. И где ни встретятся бойцы в кольчугах до колен, Там свищут острые мечи, плоть превращая в тлен. «Руби и бей!» — кричал народ, успехом окрылен. Повсюду слышался призыв: «Тулуза! Авиньон!» Тряслись от топота копыт земля и небосклон. Дрожали камни и листва, Тулуза и Нарбонн. Немало здесь пустили в ход пик, стрел, камней, дубин, Секир и тяжких кистеней, рогатин и жердин. Огнем горящей головни внезапно опален, Взвивался на дыбы скакун — и тлела ткань попон. Там бой вели и те, кто стар, и тот, кто молод, юн, Там в спину метила стрела и в грудь летел валун, Там самый опытный боец, кем горд французский стан, В свою победу и успех не верил ни на гран. Сражались не жалея сил две рати христиан, Мелькали копья и клинки вблизи тулузских стен, И был там выбит из седла отважный Вуазен, Однако в руки горожан попал его скакун, Сам рыцарь бросился бежать, как от ножа — каплун. Французов ужас охватил, страх взял сердца в полон, И был бы, верою клянусь, враг сломлен и сражен, Когда б не славный Голуэн3, надежда парижан, Который братьев во Христе губил как басурман. Сын сенешаля, Голуэн был добр, красив, умен И много подвигов свершил, оставив Каркассонн.
|
||
Он бился, не жалея сил, и, словно великан,
Одним ударом всех разил, от алой крови пьян. Был храбр в бою и Пестильяк. Чтоб не попасть в капкан, Он насмерть лучника сразил, пробив копьем колчан; В беднягу, хоть и был стрелок в доспехи облачен, Вошло по локоть острие, пробив стальной заслон, И хлынула рекою кровь, и обагрила склон. Сражался храбро и Монфор, чей гнев не утолен, Граф двух противников убил, свиреп и разъярен, Но тут споткнулся конь под ним. Удачей обойден, Граф рухнул ниц. Вскочить в седло не смог бы ни один Из рыцарей! И лишь Монфор остался невредим. Лишился лошади своей и храбрый Арнаудон. Тулузец, хоть не сразу встал, паденьем оглушен, Из схватки выскользнул ужом, уйдя от парижан, Ползком добрался до своих и смерти избежал. О, это был жестокий бой! Врагами окружен, Был ранен смелый де Фуа и принял смерть Морон, Зато и недруг не один стал пищей для ворон. У стен Тулузы вырос лес. Клянусь, в лесу без крон Печаль растит свои ростки, добычу ищет вран, Там зреют горькие плоды, хотя их вид румян, Цветы из мяса и костей и всходы злых семян. И не один прекрасный взор окутал слез туман! Не ждал коварный граф Монфор столь явных перемен Фортуны. Долго он стоял, печален и согбен, И в гневе молвил наконец: «Жесток судьбы закон! Где та счастливая звезда, под коей я рожден? Досель я шел прямым путем, мой путь был озарен Звездой, что ярче ста свечей, дороже ста корон. Уж я ли кровь не проливал, крепя Господень трон? И если Церковь, чей престол над миром вознесен, Сей сброд не в силах усмирить, не то что сарацин, То вряд ли кто опору в ней найдет средь злых годин. Пусть смерть дарует мне Христос, наш Царь и Господин, Иль даст Тулузу разорить и клином выбить клин». Тогда как в стане чужаков печаль нашла притин, Тулузцы радость обрели, сражаясь у куртин. Один другому говорил: «Он с нами, Божий сын, Прееветлый Иисус!»
|
1 Троицын день — пятидесятый день после Пасхи; др. назв. — Пятидесятница.
2 Рено (Ренье) Фризон — крестоносец; судя по прозвищу — выходец из Германии (см. примеч. 3 к лессе 56).
3 ...славный Голуэн... — Севен де Голуэн, сын Филиппа де Голуэна, сопровождавшего Монфора с самого начала крестового похода. Монфор сделал Филиппа сенешалем Каркассонна (где тот исполнял обязанности сенешаля с 1215 по 1226 г.) и даровал ему владения в Разесе, а Севена наградил землями в Каркассе.
Рубрика: Альбигойцы.