М. А. Гарнцев. От Бонавентуры к Дунсу Скоту: к характеристике августинианства второй половины XIII- начала XIV в. Часть 2

Переосмысление многих уже устоявшихся установок предполагала и синтетическая система Дунса Скота, приверженность которого августинианской традиции оправдывала критическое отношение к ее прежним систематизаторам, особенно к Генриху Гентскому 14.

В решении кардинального для эпохи вопроса о соотношении теологии и философии августинианцы (прежде всего Бонавентура и его последователи) стремились подчинить философию [100] теологическим спекуляциям 15, ограничив сферу ее компетенции строго регламентированным разъяснением некоторых догматов (например, о бытии бога) и разработкой логического инструментария. Вместе с тем четкое формальное различение философии и теологии было весьма затруднительным для бонавентурианцев. Их попытки сделать осязаемой непосредственную и многоплановую зависимость творений, в первую очередь человека, от бога вели к заметному размыванию границ между естественным и сверхъестественным. Наметившейся у Генриха Гентского и Дунса Скота тенденции к признанию особого познавательного значения метафизики сопутствовало одновременное сужение круга теологических положений, допускавших рациональное обоснование. Не случайно при обсуждении вопроса о «научном» статусе теологии Дунс Скот придерживался мнения о том, что она, будучи наукой в себе, т. е. располагая рядом необходимых и достоверных, но не самоочевидных для человеческого ума истин, выступает для человека прежде всего в качестве практической науки, призванной привести его жизнь в соответствие со «спасительными» предписаниями христианской веры.

Для доказательств бытия бога, которые разрабатывались августинианскими теологами, зачастую стремившимися для большей убедительности представить целый набор взаимодополняющих доводов, были характерны ссылки или (как у Бонавентуры) на виртуальную врожденность идеи бога человеческой душе, или (как у Пьера Жана Оливи) на «внутренний инстинкт сознания» 16, обеспечивающий психологическую мотивацию мысленному переходу от достоверности индивидуальной жизни к существованию предвечной всеохватывающей истины. Отводя определенную роль «физическим», т. е. каузальным, доказательствам бытия бога, представители августинианства обычно отдавали предпочтение «метафизическим» как априорным, так и апостериорным аргументам, основывавшимся на принципе превосходства идеи абсолютного бытия над всеми другими идеями. В целом одобрительно относясь к онтологическому аргументу Ансельма Кентерберийского, августинианцы нередко старались его усовершенствовать, подчас (подобно Генриху Гентскому) основывая свои рассуждения на априорном понятии бытия самого по себе. Дунс Скот рассматривал доказательство Ансельма как не обладавшее аподиктической строгостью (поскольку, по мнению Скота, оно подразумевало априорный переход от возможности бытия [101] бога, заключенной в понятии о всесовершенном абсолюте, к актуальному бытию, сама же эта возможность не могла быть доказана априорно). В своем переосмыслении онтологического аргумента Дунс Скот исходил из того, что возможность существования абсолюта, признаваемого производящей первопричиной, конечной целью и высшим совершенством, должна обосновываться апостериорно, т. е. на основании изучения внутренних свойст бесконечного бытия в его отношении к сотворенному миру.

Августинианская онтология, ориентированная на разработку теологической проблематики, была проникнута духом креационизма. Божественные идеи, учение о которых (так называемый экземпляризм) было традиционным для христианского неоплатонизма, трактовались Бонавентурой как выражающие творческую природу Логоса подобия всех вещей и «способы познания не только общего, но и единичного» 17. Но впоследствии (особенно после осуждения 1277 г.) воля творца все чаще стала рассматриваться как основное звено, связующее абсолютно необходимую божественную сущность с миром сотворенных и в той или иной степени случайных вещей. Так, у Генриха Гентского предвечные идеи уже не обеспечивали прямого познания единичного и признавались, под влиянием Авиценны, сущностями вещей, формально обладающими сущностным бытием (esse essentiae) в божественном разуме, актуальное же существование вещей во времени (esse existentiae) ставилось в зависимость от свободной воли творца, выступающей в качестве производящей причины. Дунс Скот отказывался видеть в «идеях» специфические способы непосредственного познания богом творений и выступал против тезиса Генриха о сущностном бытии 18. Отстаивая производность творимых сущностей от конституирующего их рефлективного акта божественного разума, познающего совершенно необходимую и становящуюся источником бесконечного числа возможных уподоблений божественную сущность, Скот приписывал этим сущностям до их осуществления во внешней реальности, обусловливаемого волеизъявлением творца, только относительное, познаваемое бытие (esse cognitum). Однако некоторые скотисты не принимали данной концепции, усматривая в ней необоснованное принижение онтологического статуса божественных идей.

Бонавентура и его единомышленники рассматривали творение мира из ничего как переход от небытия к бытию, произведенный творцом во времени, и отвергали предположение о вечности Вселенной, выдвигая ряд аргументов, которые были нацелены на выявление непреодолимых, с точки зрения Бонавентуры, [102] парадоксов, скрытых в понятии сотворенной бесконечности (невозможность бесконечной длительности, неограниченного числа человеческих душ и т. д.). Доказательства того, что извечное существование Вселенной «противоречит ее природе» 19, разрабатывались многими авторами (в том числе Пьером Жаном Оливи и Генрихом Гентским), но скептически оценивались Дунсом Скотом. При этом аргументация апологетов августинианства была направлена не только против аверроистской «ереси», но и подразумевала гласную или негласную дискредитацию уклончивой позиции Фомы Аквинского, принимавшем о творение мира во времени в качестве недоказуемой «истины откровения» и считавшего малоэффективными как доводы аверроистов в пользу тезиса о вечности мироздания, так и попытки августинианцев доказать логическую невозможность извечного существования сотворенного мира.

Определяя онтологический статус творений, августинианцы явно или неявно постулировавшие реальное тождество сущности и существования в сотворенных вещах, отвергали тезис Фомы Аквинского о реальном различии и соединении потенциальной сущности и актуального существования. Одни из францисканских мыслителей (например, Виталь из Фура) охотно присоединялись к отстаивавшемуся Генрихом Гентским в полемике с популяризатором томистского тезиса Эгидием Римским мнению о том, что сущность и существование соединяются и различаются не реально, а интенционально, т. е. соответственно умопостигаемому отношению вещи к различным аспектам (формальному или производящему) конституирующей первопричины 20. Другие же францисканцы (например, Ричард из Мидлтауна), не приемля терминологических новшеств Генриха, тем не менее воспроизводили суть его концепции, трактуя актуальное существование вещи как ее сущность, взятую в отношении к творцу. Дунс Скот также квалифицировал различие сущности и существования в творениях как промежуточное между чисто логическим и реальным различиями; вместе с тем важным признаком сотворенности конечных субстанций, включая духовные, он считал соединение в них позитивного и негативного моментов, которые были соотнесены с [103] обладанием данной степенью бытия и лишенностью большей его степени 21.

Однако наиболее типичным для францисканского августинианства средством отличения сотворенных, в том числе бестелесных, субстанций от творца стало указание на соединение в них материи и формы, или концепция так называемого всеобщего гилеморфизма, возводившаяся к Августину, а иногда — и к Авицеброну. Причем положение о нумерическом единстве материи в телесных и духовных субстанциях одобрялось одними францисканцами, например Бонавентурой и одним из учителей Дунса Скота, Гонсалвом Испанским (ум. 1313 г.), и оспаривалось другими.

Тезис об изначальной присущности материи некоей минимальной актуальности, выдвигавшийся в противовес томистскому учению о ее чистой потенциальности и подкреплявшийся августиновским определением материи как «почти ничто» (Conf. XII, 6, 6), отстаивался как сторонниками теории всеобщего гилеморфизма Джоном Пекамом и Ричардом из Мидлтауна, так и ее противниками Генрихом Гентским и Дунсом Скотом. Этот тезис обосновывался с привлечением теологемы божественного всемогущества, в соответствии с которой, несмотря на то, что допущение самостоятельного существования материи отдельно от формы противоречит законам природы, «действием творца материя может быть отделена от всякой формы» 22. Согласно Генриху Гентскому, материя, будучи способностью к восприятию форм и «подпорой» составного сущего, обладает как сущностью, определяемой наличием отдельной идеи материи в божественном разуме, так и неким актуальным бытием. Этим выкладкам Генриха были созвучны рассуждения Ричарда из Мидлтауна, допускавшего в материи наряду с «чисто возможным началом, обратимым в форму» 23, способность выступать в качестве обладающего определенной актуальностью атрибута сложных вещей и существ. По сходному мнению Дунса Скота, материи, существующей вне своей первопричины, свойственно актуальное бытие именно потому, что по отношению к форме она пребывает не только в объектной потенции, т. е. являясь возможным объектом или пределом акта творения, но и в субъектной потенции, т. е. будучи восприемлющим различные формы реальным субъектом.

Учение Августина о «семенных причинах», призванное согласовать библейский «шестоднев» с реальностью непрерывного развития природы, было ассимилировано Бонавентурой, рассматривавшим проблему соотношения первичной и вторичных причин, исходя из положения о том, что в отличие от бога, творящего из ничего, природа производит что-либо не из ничего, а из [104] потенциально сущего. В противоположность Фоме Аквинскому, признававшему наличие в материи только пассивной потенции, Бонавентура называл «семенную причину» «активной потенцией, заложенной в материи»24, т. е. сотворенной богом зачаточной формой, способной актуализироваться под действием внешних природных факторов. Данная интерпретация августиновского учения о семенных причинах, подкрепляемая весьма натянутыми ссылками на Аристотеля, стала обычной для многих бонавентурианцев, однако более независимые мыслители августинианской ориентации (Генрих Гентский, Ричард из Мидлтауна, Пьер Жан Оливи, Дунс Скот), с большей или меньшей настойчивостью ставя под сомнение возможность «активного» предсуществования формы в материи, радикально переосмысливали само понятие «семенной причины», что в некоторых случаях свидетельствовало лишь о намерении сделать его излишним 25.

В полемике с томистами по вопросу о количестве субстанциальных форм в сотворенных субстанциях, в частности в человеке, многие августинианцы традиционно придерживались вытекавшего из их основных онтологических принципов тезиса о наличии в любой составной субстанции нескольких субстанциальных форм. По Аквинату, субстанциальная форма, чьим актом является конкретное существование, фиксирующее в составном сущем ее однократный и непосредственный контакт с чисто потенциальной первой материей, становится единственным и окончательным совершенством этого сущего. По мнению же большинства августинианцев, каждая отдельно взятая форма, специфически воздействуя на уже находящуюся в процессе оформления первую материю, соответствует той или иной реально существующей активности составного сущего и обусловливает в нем предрасположенность к восприятию большего совершенства. Этим и определяется динамическая субординация субстанциальных форм, предполагающая или прямую связь, в которой менее осуществленная форма выступает как материя по отношению к более совершенной, пли связь, опосредованную принадлежностью форм одной и той же материи.

При этом одни авторы ставили во главу угла множественность «субстанциальных форм, осуществленных сообразно различным степеням бытия» 26 (Матфей из Акваспарты), другие — актуальную множественность сущностных градаций одной и той же формы (Роджер Марстон), третьи (Ричард из Мидлтауна и др.) [105] пытались комбинировать оба названных подхода, совмещая «единство формы, обладающей многими степенями» и «множественность форм, расположенных соответственно степеням» 27. Но в любом случае августиниианцы задавались целью распространить плюрализм субстанциальных форм прежде всего на сферу антропологии и доказать, что даже человеческая душа, несмотря на ее кажущуюся простоту, представляет собой составное единство, образованное по меньшей мере тремя иерархически упорядоченными формами (растительной, чувствительной и мыслительной). Томистский же тезис о разумной душе как несоставной и единственной субстанциальной форме в человеке, противоречивший, согласно характерному вердикту ученика Оливн Пьера из Траб, «истине священного писания, католической веры, здравого рассуждения и философскому авторитету» 28, попал в «черный список» положений, осужденных Робертом Килуордби и Джоном Пекамом, и был весьма неодобрительно воспринят большинством сторонников учения о множественности субстанциальных форм в человеке (в том числе Уильямом из Ламара, Пьером Жаном Оливи и Гоисалвом Испанским).


Комментарии

14. Несмотря на то, что у Уильяма Оккама (около 1285 - около 1347/49 гг.) и в оккамизме можно обнаружить несколько типично августинианских тем, «модернистское» философствование Оккама и его учеников было сопряжено с явным или неявным отказом от многих принципиальных установок августинианства.

15. Согласно Виталю из Фура, «всякая достоверность и какое бы то ни было звание могут быть сведены к достоверности веры и Писаний, как к правилу и мере». См.: Vital du Fout. Huit questions disputees sur le probleme de la connaissance / Ed. F. Delorme  //  Archives d’histoire doctrinale et litteraire du Moyen age. P., 1927. An. 2. P. 302 (далее - AHDL).

16. Petrus Ioannes Olivi. Quaestiones de Deo cognoscendo / Ed. В. Jansen  //  BFS. 1926. T. 6 (Appendix). P. 544

17. Bonaventura. Opera omnia. Quaracchi, 1882. T. 1. P. 610; См. также: Gilson E. La philosophie de saint Bonaventure. P., 1953. P. 129 et al.

18. Cм.: Hoeres W. Wesen und Dasein bei Heinrich von Gent und Duns Scotus  //  Franziskanische Studien. 1965. Jg. 47. S. 161 et al.

19. Henricus de Gandavo. Opera omnia. Leuven; Leiden, 1979. T. 5. P. 35.

20. Иными словами, сущность, познаваемая разумом творца, является, по Генриху, «копией божественного бытия сообразно отношению к формальной причине» (Henricus de Gandavo. Opera omnia. Leuven; Leiden, 1981. T. 14. P. 201), актуальное же существование добавляет к сущности лишь новую интенцию, или «отношение к производящей причине» (Vital du. Four. Op. cit. P. 281), т. e. к божествепной воле. (Об интенциональном различии у Генриха Гентского см.:Paulus J. Henri de Gand; Essai sur les tendances de sa metaphysique. P., 1938. P. 220-237; Wippet J. F. Godfrey of Fontaines and Henry of Ghent’s Theory of Intentional Distinction between Essence and Existence  //  Studia Anselmiana. 1974. Vol. 63. P. 309 et al.).

21. См.: The Cambridge History... P. 406.

22. Henricus de Gandavo. Opera omnia. T. 5. P. 66.

23. См.: Hocedez E, Richard de Middleton: Sa vie, ses oeuvres, sa doctrine. Louvain; Paris, 1925. P. 198 et al.

24. Bonaventura. Opera omnia. Quaracchi, 1885. Т. 2. P. 440.

25. Согласно уверениям Оливи, сам Августин никогда не говорил о том, «что эта семенная причина является сущностью производимых форм или вещей» (Petrus Ioannes Olivi Quaestiones in secundum librum Sententiarum / Ed. B. Jansen  //  BFS. 1922. T. 4. P. 548).

26. Matthaeus ab Aquasparta. Quaestiones disputatae selectae de Christo  //  BFS. 1914. T. 2. P. 167.

27. См.: Zavalloni R. Richard de Mediavilla et la controverse sur la pluralite des formes: Textes inedits et etude critique. Louvain, 1951. P. 356.

28. Цит. no: Gonsalvus Hispanus. Quaestiones disputatae et de Quodlibet/Ed. L. Amoros  //  BFS. 1935. T. 9. P. 282-283.

Рубрика: Статьи.