М. А. Гарнцев. От Бонавентуры к Дунсу Скоту: к характеристике августинианства второй половины XIII- начала XIV в. Часть 1
Августинианство — одно из направлений схоластики — играло существенную роль в духовной жизни европейского средневековья, поэтому вполне оправдано внимание, уделяемое этому течению в курсах истории философии, как отечественных 1 так и зарубежных 2. Анализ главных философских установок и эволюции августинианства несомненно способствует лучшему пониманию схоластического способа философствования, который определяло, по словам Ф. Энгельса, «верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности» 3. Однако в зарубежных обзорах истории средневекового августинианства дело зачастую ограничивается изложением воззрений отдельных мыслителей, общие же характеристики августинианства как самобытного направления выглядят либо фрагментарными и неполными, либо слишком описательными и не всегда объективными 4. К настоящему времени накоплен богатый источниковедческий материал, нуждающийся в осмыслении, а отечественная медиевистика последнего десятилетия дала ряд плодотворных методологических разработок, применимых и к изучению августинианской традиции в зрелой схоластике 5. Назрела потребность в обобщенной характеристике, где в самом сжатом виде были бы представлены наиболее типичные онтологические и гносеолого-психологические концепции августинианства второй половины XIII—начала XIV в., а также основные тенденции его эволюции. [95]
Указанные хронологические рамки отнюдь не случайны. Августинианство, до XII в. включительно не имевшее на Западе сколько-нибудь серьезных идеологических соперников, нередко замыкалось (от Проспера Аквитанского до Петра Ломбардского) в кругу самоуспокоенного компиляторства. Даже в предпринятых Ансельмом Кентерберийским (около 1033-1109 гг.), Гуго Сен-Викторским (около 1096-1141 гг.) и другими авторами попытках «обновления» тех или иных концепций Августина поиски опирались главным образом на внутренние резервы. Августинианство стало более открытым и эклектичным лишь в первой половине XIII в. благодаря усилиям Александра из Гэльса (около 1185-1245 гг.), Жана из JIa Рошели (ум. 1245 г.), Гильома из Оверни (около 1180-1249 гг.) и других и обрело философскую самобытность во второй половине XIII — начале XIV в., когда его противодействие распространявшемуся аристотелизму, в частности томизму, сопровождалось все более активной и достигающей апогея у Дунса Скота ассимиляцией идей Аристотеля и неоплатоников 6. Частичной конвергенции августанианской и аристотелевской традиции, помимо прочего, способствовали не только использование августинианцами результатов неоплатонической интерпретации Аристотеля, предложенной Авиценной, Авицеброном и другими комментаторами, но и применение самим Августином некоторых понятийных схем Стагирита, послужившее объективным основанием для последующих сближений.
Августинианство второй половины XIII — начала XIV в., несмотря на его традиционализм (на первых порах усиленно противопоставлявшийся новым веяниям интеллектуальной моды), настолько оказалось вовлеченным в идейную борьбу, во многом определившую направления его эволюции, что даже консолидация сил многих августинианцев перед лицом внешних опасностей, сопряженных с процветанием аверроизма и особенно томизма, не могла скрыть разногласий внутри самой школы. Впрочем, вся история зрелой и поздней схоластики отмечена непрестанными трениями не только между представителями «белого» и «черного» духовенства или между членами различных монашеских орденов, но подчас и между теоретиками одного и того же ордена 7. [96] Прав да, в зависимости от того, оспаривались ли взгляды идеологического союзника или противника, тон полемики мог меняться в широком диапазоне от благожелательной корректировки и легкого упрека в непоследовательности до решительного осуждения и обвинения в ереси.
Августинианцы и другие схоласты особое значение придавали полемике, что вполне оправдано в условиях эпохи, когда университетский диспут был призван превращать теоретическое противоборство в поиск оптимального решения рассматриваемой проблемы, а в публикуемых «Обсуждаемых вопросах» «выяснение отношений», предваряемое стандартным зачином «некоторые говорят», становилось одним из средств обоснования собственной позиции автора, формирование и изменение воззрений которого также происходило в атмосфере оживленного спора с самим собой. Разумеется, свобода философского исследования ограничивалась рамками определенного мировоззренческого стереотипа, который насаждался церковью, выступавшей «в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» 8. Однако в непрекращавшихся попытках как можно более конструктивного преодоления теоретических затруднений, объективно обусловленных внутренней противоречивостью господствовавшего теоцентристского взгляда на мир, прослеживалась своеобразная динамика схоластического теоретизирования.
В связи с этим довольно показательно, что по мере приближения к концу XIII в. все большее число мыслителей августинианской ориентации стало трактовать связь с традицией в весьма широком смысле, допускавшем полезность некоторых отступлений от канонов. Проявляя склонность к синтезу или, в худших случаях, к эклектизму как его имитации и постепенно изживая чисто потребительское отношение к наследию Августина, многие августинианцы старались, например, уже не только использовать цитируемые августиновские пассажи для авторитетного подкрепления того или иного тезиса, но и раскрывать реализованный в этих отрывках и нередко сопоставляемый с установками Аристотеля и его комментаторов «замысел Августина», ведь многочисленные оппоненты не раз приводили те же самые цитаты для подтверждения иной точки зрения. [97]
Остается несомненным, что одной из основных причин эволюции позднесредневекового августинианства явилось активизировавшееся в первой половине XIII в. и ставшее практически повсеместным во второй его половине распространение и изучение переведенных на латынь текстов Аристотеля, а также его греческих, арабских и еврейских комментаторов. Аристотелевский «ренессанс» XIII в. поставил перед консервативно настроенными теологами трудные проблемы, т. к. (хотя в книгах Августина содержалась, по убеждению августинианцев, «вся мирская мудрость, скрытая под теологическими выражениями» 9) укрепление авторитета Аристотеля — «Философа» par excellence — могло нанести заметный урон философскому престижу такого столпа христианской веры, как Августин. Отчасти поэтому первая реакция консерваторов во главе с Бонавентурой на идейную экспансию аристотелизма была довольно неодобрительной. Неприятие одних аристотелевских концепций и осторожность в использовании других обычно соседствовали в сочинениях Бонавентуры и его учеников с очевидным предпочтением, отдаваемым «позиции Августина», особенно в случае ее несогласия с «позицией Философа» 10. Закономерен и тот факт, что традиционалисты обрушились с нападками на слишком увлеченных Аристотелем и Аверроэсом преподавателей факультета искусств Парижского университета Сигера Брабантского (около 1240 — около 1282/4 гг.) и Боэция Дакийского (ум. около 1284 г.), которые при посредстве радикального аристотелизма пытались вывести философское исследование из-под опеки теологической цензуры. Кроме того, как бы внимая предостережению Роберта Гроссетеста (около 1175-1253 гг.) в адрес тех, кто, «превращая Аристотеля в католика, самих себя делают еретиками» 11, Бонавентура и его сторонники вступили в полемику с Фомой Аквинским (около 1225-1274 гг.), не избежавшим многих «подозрительных» новшеств при создании системы католического аристотелизма.
В неприятии консервативными августинианцами радикального аристотелизма и католического «модернизма» следует видеть одну из главных причин того, что парижский епископ Этьен Тампье осудил в 1270 г. 13 аристотелевско-аверроистских положений, а 7 марта 1277 г.— список из 219 тезисов, содержавший наряду с положениями Аристотеля, Аверроэса, Авиценны, Сигера Брабантского и др. около 20 сентенций Фомы Аквинского 12. 18 [98] марта 1277 г. примеру Тампье последовал архиепископ Кентерберийский доминиканец Роберт Килуордби (ум. 1279 г.), осудивший 30 тезисов аналогичной направленности, а в 1284 г. его преемник Джон Пекам подтвердил это осуждение. Осуждение 1277 г. с его акцентом на теологеме божественного всемогущества, подчеркивавшей свободу воли творца и определенную случайность всего сотворенного, было призвано поставить заслон дальнейшему распространению «вирусов» греко-арабского рационализма и детерминизма. Рассматриваемое в качестве своеобразной прививки против рецидивов этой «порчи» изучение вопроса о том, к каким теоретическим последствиям приводит допущение возможности чудесного вмешательства бога в естественный ход событий, должно было, по замыслу авторов осуждения, продемонстрировать полную зависимость природы и человеческого познания от божественной воли. Это вело к подчеркиванию гипотетического характера философских аргументов и умножению недоказуемых рационально и принимаемых только на веру «истин». Однако стимулируемое постепенным снижением «ответственности» философии перед теологией возрастание числа смелых мысленных экспериментов, основанных, в частности, на использовании тезиса об «абсолютном могуществе» бога, стало к середине XIV в. настолько угрожать традиционным устоям, что церковные инстанции постарались пресечь опасное развитие событий, подвергнув в 1347 г. осуждениям Николая из Отрекура и Жана из Мирекура 13. Так что в 1347 г. блюстителям католической ортодоксии пришлось пожинать поздние плоды осуждения 1277 г.
Учитывая растущую популярность сочинений Фомы Аквинского, августинианцы попытались использовать данные им осуждением 1277 г. преимущества нападающей стороны и приступили к публикации «Исправлений» томистской доктрины, которые были восприняты первыми апологетами томизма как «Искажения», сами нуждавшиеся в исправлении. После официального одобрения руководством францисканского ордена «Исправления брата Фомы» Уильяма из Ламара и осуждения ряда томистских тезисов архиепископом Кентерберийским францисканцем Джоном Пекамом стало модным находить в обострившихся доктринальных разногласиях одно из проявлений идеологического противостояния францисканского и доминиканского орденов. Несмотря на некоторую сумбурность, полемика францисканцев с «новаторами»-томистами (преимущественно доминиканцами) [99] способствовала оформлению комплекса наиболее характерных для позднесредневекового августинианства концепций, но в то же время она лишний раз подчеркнула неодинаковость философских ориентаций францисканских мыслителей.
С учетом вышесказанного следует считать методологически оправданным эволюционистский подход к августинианству второй половины XIII — начала XIV в., магистральную линию развития которого можно провести от Бонавентуры (1217/21-1274 гг.) через Генриха Гентского (ум. 1293 г.) к Дунсу Скоту (ок. 1265/6— 1308 гг.). К числу более или менее оригинальных последователей Бонавентуры принадлежали Вальтер из Брюгге (около 1225— 1307 гг.), Матфей из Акваспарты (около 1235/40— 1302 гг.), Евстахий из Арраса (ум. 1291 г.), Джон Пекам (около 1225— 1292 гг.), Роджер Марстон (ум. 1303 г.), Уильям из Ламара (Guillelmus de la Мага) (ум. около 1290 г.) и др. Кое-кто из почитателей Бонавентуры, например, Виталь из Фура (около 1260-1327 гг.), был подвержен влиянию учения «общепризнанного доктора» Генриха Гентского, широко использовавшего идеи Авиценны и Аристотеля, воспринятого через призму неоплатонической экзегезы. Августинианским духом были проникнуты и некоторые философские концепции Роджера Бэкона (около 1214— 1292/4 гг.), однако его интеллектуальная независимость и фанатичная преданность экспериментальной науке создали ему в глазах руководства францисканского ордена репутацию неуступчивого вольнодумца. О кризисе школы Бонавентуры свидетельствовали сочинения Пьера Жана Оливи (около 1248-1298 гг.), отказ которого от ряда традиционных бонавентурианских тезисов сочетался с подчеркнутым, хотя подчас и наигранным антиаристотелизмом. Симптоматичной была позиция Ричарда из Мидлтауна (ум. около 1307 г.) и Уильяма из Уэра (Guillelmus de Ware), чьи на редкость учтивые реверансы в сторону аристотелизма объяснялись стремлением к существенному обновлению августинианства.
Комментарии
1. См., например: Соколов В. В. Средневековая философия. М., 1979
2. См., например: Gilson Е. History of Christian Philosophy in the Middle Ages. L., 1955; Copleston F. C. A History of Medieval Philosophy. L., 1975; The Cambridge History of Later Medieval Philosophy: From the Rediscovery of Aristotle to the Disintegration of Scholasticism (1100-1600) Cambridge etc., 1982.
3. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 360.
4. Это в равной степени относится и к монографиям о францисканском августинианстве XIII века. См., например: Bonafede G. II pensiero francescano nel secolo XIII. Palermo, 1952; Sharp D. E. Franciscan Philosophy at Oxford in the Thirteenth Century. N. Y., 1964.
5. См.: Соколов В. В. Указ. соч.; Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979.
6. Ф. ван Стеепберген, опираясь па последовательное различение философии и теологии, впрочем, отнюдь не всегда свойственное средневековым августинианцам, приходит к выводу о том, что философского августинианства не существовало до 1270 г. (Steenberghen F. van. La philosophie au XIIIe siecle. Louvain; Paris, 1966. P. 466). Однако этот вывод является слишком категоричным, т. к. августинианская школа последней трети XIII в. не возникла из ничего, а была своеобразным и получившим концептуальное оформление под влиянием аристотелевско-неоплатонических идей и полемики с томистами продолжением философско-теологической традиции, идущей от Августина.
7. Главным оплотом августинианства безусловно являлся францисканский орден, хотя мыслители августинианской ориентации были и среди «белого» духовенства (Гильом из Оверни, Генрих Гентский и др.), и во всех монашеских орденах, в том числе в доминиканском (но главным образом до реального признания его теоретиками достоинств томистской доктрины). Позиции августинианства в августинском ордене, которые во времена Эгидия Римского (около 1243/7-1316 гг.), не скрывавшего своих симпатий к томизму, отнюдь не выглядели доминирующими, были укреплены Григорием из Римини (около 1300-1358 гг.), см.: Lejf G. Gregory of Rimini: Tradition and Innovation in Fourteenth Century Thought. Manchester, 1961; Worek J. Agustinismo у aristotelismo tomista en la doctrine gnoseologica de Gregorio Ariminense // La Ciudad de Dios. 1964. Vol. 177. P. 435-468, 635- 682.
8. Маркс K., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 361.
9. Rogerus Marston Quaestiones disputatae // Bibliotheca franciscana scholastica medii aevi. Quaracchi, 1932. T. 7. P. LXI (далее-BFS).
10. По словам Вальтера Брюгге, «следует больше верить Августину и Ансельму, чем Философу» (Gauthier de Bruges. Quaestiones disputatae / Ed. E. Longpre // Les Philosophes Belges. Louvain, 1928, T. 10. P. 13).
11. Цит. пo: Pegis A. C. Saint Thomas and the Greeks. Milwaukee, 1939. P. 89.
12. Об осуждении 1277 г. см.: Шевкина Г. В. Сигер Брабантский и парижские аверроисты XIII в. М., 1972. С. 37-38; Gilson Е. History... Р. 405-410.
13. Открытым остается вопрос о том, было ли осуждение Жана из Мирекура вызвано его злоупотреблением теологемой «абсолютного могущества» бога или вообще его скандальной «изощренностью» в теологической апоретике (см.: Trapp D. Augustinian Theology of the 14th Century: Notes on Editions, Marginalia, Opinions and Book-Lore // Augustiniana. 1956. Vol. 6. P. 151; Courtenay W. J. John of Mirecourt and Gregory of Rimini on Whether God Can Undo the Past // Recherches de theologie ancienne et medievale. 1973. T. 40. P. 178).
Рубрика: Статьи.
