Песнь о крестовом походе против альбигойцев. Лесса 195

Монфор решает возобновить бои за Тулузу

Возобновление боев за Тулузу

5

10

15

20

25

30

35

40

45

50

55

60

65

70

75

80

85

90

95

100

105

110

115

120

125

130

135

140

145

Когда же время подошло, что краше всех времен,

Монфор товарищей своих, скажу вам не в обман,

Собрал на тайный разговор в тиши лесных полян.

Там были Ги, и Амори, и кардинал Бертран.

И так граф рыцарям сказал: «Какой нам выбрать план?

Ведь я столь много потерял, столь этим всем смущен,

Что даже щедрые дары не возместят урон.

Как мне, друзья, не горевать? Мы все в крови от ран!

Тот сброд оружья не имел, а нам отпор был дан».

«Сеньор, — ответил кардинал, — даю в заклад свой сан,

Что буллы, коих смысл и толк понятен для мирян,

Докажут действенность свою, как было испокон,

И верно, к Троицыну дню¹, когда весь мир влюблен,

Сюда паломники придут, спеша со всех сторон.

Так много явится бойцов из разных мест и стран,

Что их широкополых шляп, округлых словно чан,

Перчаток, посохов, плащей, пригодных и в буран,

Достанет, чтоб заполнить рвы и спесь сбить с горожан.

Мы никого не пощадим, казним мужей и жен,

Весь город будет стерт во прах, разрушен и сожжен».

Сошли б за правду те слова, не встреть они препон,

Но так прелату отвечал отважный де Бомон:

Чтоб я спор с недругом своим вел из-за чьих-то спин,

Меня за труса принимать нет никаких причин.

Да будет стали и огню сей город обречен!

Но прежде дрогнут небеса и ад услышит стон,

Не Бог, так дьявол разберет, где слава, где трезвон».

Пока судили меж собой священник и барон,

Большое войско горожан, составив ряд колонн,

Внезапно вышло из ворот, заполнив дол и склон.

Своих пришпорили коней, раскрыв шелка знамен,

Любезный Богу Амальвис, Гильем де Танталон,

Юно, умевший воевать, и тот, чей герб червлен, —

Ла Мотт, что войско в бой ведет, летами умудрен.

Но первым во французский стан ворвался сам Понтон.

За всех французов в этот миг я б не дал и каштан,

Столь всяк был ужасом объят и страхом обуян.

Везде царила суета, бароны в унисон

Взмолились Деве пресвятой, заслышав стали звон.

Тут по заслугам получил всяк гость, что не был зван:

Никто и шлема не надел, не ухватил колчан,

А уж по лагерю прошел атаки ураган.

Никто от кары не ушел, ни рыцарь, ни виллан,

Так был изрублен на куски и доблестный Арман.

Сих грозных рыцарей Креста, посланцев всех племен,

Клянусь, никто бы не узнал в день скорбных похорон,

Иной был надвое разъят, иной — расчетверен.

Когда шум схватки услыхал отважный граф Симон,

И он, и все его друзья — Ален, Лиму, Шодрон —

Своих пришпорили коней. Пустились им вдогон

Сеньор Робер де Пикиньи, что ловок и силен,

Рено², в Германии самой имевший добрый лен,

Готье, уверенный в бою, и храбрый Вуазен.

Тотчас заполнили бойцы всю ширь холмов, низин,

И был столь яростен напор тех боевых дружин,

И весь их облик столь свиреп, и лик так искажен,

Что мнилось, будто дьявол сам в доспехи обряжен.

Тулузцы, видя, что исход сей схватки предрешен,

Уж, было, повернули вспять, имея свой резон,

Но молвил воинам Ла Мотт, избрав суровый тон:

«Кто Богу вверил жизнь и честь, тот будет Им спасен,

И так француза одного копьем ударил он,

Что разом недруг пал с коня, дух испуская вон.

Лавиной двинулись бойцы, тревожа сон равнин.

«Друзья! — воскликнул Амальвис, могучий исполин. —

Скорей в атаку перейдем, чтоб клином выбить клин».

Без страха бился Амальвис как истый паладин,

От крови стал его флажок краснее, чем кармин.

Юно пришпорил скакуна, придав копью наклон;

И, знать не зная, кто пред ним, француз или тевтон,

Гильем противника сразил, пробив тому кафтан,

И кровь рекою потекла, струей забил фонтан.

Что тут, сеньоры, началось! Покинув бастион,

Спустился в поле по мосткам тулузский гарнизон,

Вступил в сраженье весь народ, на подвиг вдохновлен.

И где ни встретятся бойцы в кольчугах до колен,

Там свищут острые мечи, плоть превращая в тлен.

«Руби и бей!» — кричал народ, успехом окрылен.

Повсюду слышался призыв: «Тулуза! Авиньон!»

Тряслись от топота копыт земля и небосклон.

Дрожали камни и листва, Тулуза и Нарбонн.

Немало здесь пустили в ход пик, стрел, камней, дубин,

Секир и тяжких кистеней, рогатин и жердин.

Огнем горящей головни внезапно опален,

Взвивался на дыбы скакун — и тлела ткань попон.

Там бой вели и те, кто стар, и тот, кто молод, юн,

Там в спину метила стрела и в грудь летел валун,

Там самый опытный боец, кем горд французский стан,

В свою победу и успех не верил ни на гран.

Сражались не жалея сил две рати христиан,

Мелькали копья и клинки вблизи тулузских стен,

И был там выбит из седла отважный Вуазен,

Однако в руки горожан попал его скакун,

Сам рыцарь бросился бежать, как от ножа — каплун.

Французов ужас охватил, страх взял сердца в полон,

И был бы, верою клянусь, враг сломлен и сражен,

Когда б не славный Голуэн³, надежда парижан,

Который братьев во Христе губил как басурман.

Сын сенешаля, Голуэн был добр, красив, умен

И много подвигов свершил, оставив Каркассонн.

Одним ударом всех разил, от алой крови пьян.

Был храбр в бою и Пестильяк. Чтоб не попасть в капкан,

Он насмерть лучника сразил, пробив копьем колчан;

В беднягу, хоть и был стрелок в доспехи облачен,

Вошло по локоть острие, пробив стальной заслон,

И хлынула рекою кровь, и обагрила склон.

Сражался храбро и Монфор, чей гнев не утолен,

Граф двух противников убил, свиреп и разъярен,

Но тут споткнулся конь под ним. Удачей обойден,

Граф рухнул ниц. Вскочить в седло не смог бы ни один

Из рыцарей! И лишь Монфор остался невредим.

Лишился лошади своей и храбрый Арнаудон.

Тулузец, хоть не сразу встал, паденьем оглушен,

Из схватки выскользнул ужом, уйдя от парижан,

Ползком добрался до своих и смерти избежал.

О, это был жестокий бой! Врагами окружен,

Был ранен смелый де Фуа и принял смерть Морон,

Зато и недруг не один стал пищей для ворон.

У стен Тулузы вырос лес. Клянусь, в лесу без крон

Печаль растит свои ростки, добычу ищет вран,

Там зреют горькие плоды, хотя их вид румян,

Цветы из мяса и костей и всходы злых семян.

И не один прекрасный взор окутал слез туман!

Не ждал коварный граф Монфор столь явных перемен

Фортуны. Долго он стоял, печален и согбен,

И в гневе молвил наконец: «Жесток судьбы закон!

Где та счастливая звезда, под коей я рожден?

Досель я шел прямым путем, мой путь был озарен

Звездой, что ярче ста свечей, дороже ста корон.

Уж я ли кровь не проливал, крепя Господень трон?

И если Церковь, чей престол над миром вознесен,

Сей сброд не в силах усмирить, не то что сарацин,

То вряд ли кто опору в ней найдет средь злых годин.

Пусть смерть дарует мне Христос, наш Царь и Господин,

Иль даст Тулузу разорить и клином выбить клин».

Тогда как в стане чужаков печаль нашла притин,

Тулузцы радость обрели, сражаясь у куртин.

Один другому говорил: «Он с нами, Божий сын,

Прееветлый Иисус!»