Песнь о крестовом походе против альбигойцев. Лесса 207

После продолжительных боев французы снижают осаду Тулузы и уходят

5

10

15

20

25

30

35

40

45

50

55

60

65

70

75

80

85

90

95

100

105

110

115

120

125

130

На пятый — грянула гроза, являя свой надсад,

Посевы ветер сотрясал, и ливень лил с высот.

И те, кто город охранял, ушли под кров и свод,

Всего лишь небольшой дозор оставив у ворот.

Когда разверзлись небеса, обрушив дождь и град,

Решили рыцари Креста, точа проклятий яд,

Что город все-таки возьмут, поскольку путь их свят,

И рассчитали, что они тулузцев победят.

Ужель французы и попы в Тулузу путь найдут?

Набив угольями горшки, взяв фитили и трут,

Враги сумели разложить у городских оград Костры из виноградных лоз, что хорошо горят.

Увидев пламя и пожар, почуяв дым и чад,

Тревогу поднял в тот же миг сторожевой отряд;

В смятенье жители пришли, раздался шум, набат.

Свое оружие схватив, пустился стар и млад

Бежать к воротам городским, дабы отбить налет.

Заполнив стены и валы, как тучи — небосвод,

Взялись тулузцы за мечи, свой не щадя живот.

Их жены камни им несли и подавали дрот,

Взывая к Деве пресвятой, чтоб та спасла их род.

На бой поднялся весь народ, жестокой сече рад.

Они попали в западню, в засаду из засад.

Смешались рыцарей ряды, им был на сотни счет,

И в сяк разил и нападал, пустив оружье в ход.

Кого же выберет Господь, кому успех пошлет?

Там вы увидеть бы могли камней смертельный лёт,

Немало порванных кольчуг и рассеченных лат,

И то, как копья и клинки и ранят, и язвят.

И небо в сутолоке стрел такой имело вид,

Как будто дождик моросил сквозь сотню мелких сит.

Смерть ждет в воротах Монтолью, в долине страх царит,

Там нет пощады никому, там сталь о сталь звенит.

Завеса дыма и огня, которой гуще нет,

Над полем брани пролегла, пыль застилает свет.

А в стане рыцарей Креста труба бойцов зовет,

И всяк седлает скакуна и острый меч берет,

И вот посланцы христиан к Тулузе путь стремят

И скачут, ярости полны, в броне до самых пят.

Земля трепещет и дрожит от топота копыт,

«Монфор, Бретань и Суассон!» — клич к небесам летит.

Но люди в городе храбры. О, их сердец гранит

Ничем нельзя поколебать! И страх не бременит

Их души! Раз и навсегда отринув страха гнет,

Тулузцы чувствуют восторг, их ратный пыл растет.

Встречая грозного врага, бойцы стеной стоят,

Готовясь встретить и сломить клинков и копий ряд.

Кричат тулузцы: «Грянул бой! Вновь путь твой прям и свят, Тулуза! Снова ты сильна, вновь час побед грядет!» —

И славят рыцарей и знать, опору и оплот,

Всех тех, кто поднял чести стяг и высоко несет.

Даль чистым золотом полна, простор серебрян, сед,

И многих стягов и гербов разнообразный цвет,

И ветр, вздымающий шелка, и шелк, что ветром взвит,

И то, как панцири блестят, и то, как рог трубит, —

Все укрепляет ратный дух и сердце веселит.

Повсюду схватка началась, повсюду бой кипит,

Секирой, пикой, топором крушит врага файдит,

Дреколье взял простолюдин, взял рыцарь меч и щит,

И вот сверкающая сталь уж на куски сечет

И снаряжение, и плоть. И вот уж кровь из-под

Дублетов, наручей, кольчуг сплошным потоком льет.

Потеет кровью вся земля, поля кровоточат.

Бойцов враждующих сторон друг к другу так влечет,

Что каждый недруга разит, где только ни найдет,

Меча не будет под рукой — зубами загрызет.

Здесь изрубают на куски, в лицо и грудь разят

И смертью недругам своим со всех сторон грозят.

Тулузцы ярости полны. Они врага теснят,

Везде имеют перевес и гонят вспять, назад,

И — рассекая те ряды, верша свой правый суд —

Сражают насмерть чужаков, иных же в плен влекут.

Тогда лишь завершился бой, когда погас закат,

И я скажу, что с той поры, как был Господь распят,

Таких ожесточенных битв не видел смертный взгляд,

Подобных не было и нет, я повторю стократ.

И горе Бог послал одним, скажу не наугад,

Другим же радость даровал, венец земных наград.

В долину пала тишина. И слышно стало тут,

Как те, кто рану получил, свершая ратный труд,

Кричат: «О Господи, спаси!» — и тех к себе зовут,

Кто может облегчить недуг, который жгуч и лют.

Так протекло немало дней, и было не внаклад

Тулузцам тяготы сносить и, ставя ряд преград,

Ждать новой вылазки врага, атаки вражьих орд.

Меж тем французы и попы, из коих каждый горд,

В Нарбоннском замке на совет сошлись ввиду невзгод.

«Сеньоры, — молвил Ги Монфор, — уже который год

Во славу Господа Христа мы льем и кровь, и пот,

И многим в схватке умереть уже настал черед.

Клянусь, ни небо, ни земля не стоят сих утрат,

И если прежде на врага страх наводил мой брат,

То ныне битву продолжать рискнет лишь сумасброд».

«Сеньоры, — молвил Амори, — о том и речь идет,

Что кровь убитого отца о мести вопиет

И отступление мое в сяк бегством назовет.

Как имя доброе спасти? Как избежать клевет?

Я, за отца не отомстив, нарушу свой обет

И делу Церкви причиню непоправимый вред».

«О граф, — рек доблестный Ален, — позвольте дать совет: Решившись город осаждать, мы не избегнем бед,

Ведь ныне к тем, кто был гоним, приходят дни побед¹.

У них есть хлеб, вино, зерно, дары земных щедрот,

Дрова на случай холодов и подъяремный скот;

Сердца их радостью полны, а нас тоска гнетет.

Уж город был у нас в руках! Каков же результат?

Тот, кто победу упустил, вернет себе навряд

Добро, утраченное им. Так люди говорят».

«Столь велика моя печаль, — сказал Фолькет-прелат, —

Что верю: Бог меня отверг, узрел я смерть и ад».

И так, досады не тая, баронам рек легат:

«Теперь осаду мы прервем, и нам не возразят²,

Поскольку будущей весной, когда земля цветет,

Мы, войско новое собрав, вернемся в сей феод³.

Сын короля, на диво всем, возглавит сей поход!

Тогда и травы, и цветы, зеленый лист и плод...⁴

<...>

Но примет воду за нектар их пересохший рот.

Быть пусту городу сему! Тулузцев кара ждет;

Клянусь, от копий и мечей ничто их не спасет».

И вот точь-в-точь на Яков день⁵, едва настал рассвет

И был сиянием небес весь Божий мир согрет,

Ушли посланцы христиан, свернув на старый след.

Ушли французы, бросив всё, ведь грянул час расплат,

Пришлось оставить чужакам вблизи тулузских врат

И честь, и славу, и коней, и скарб, и жизни цвет

Их графа, коему они служили столько лет;

Лишь меч и тело взять смогли, но плоть живую — нет,

Сеньора своего⁶.