Песнь о крестовом походе против альбигойцев. Лесса 193

5

10

15

20

25

30

35

40

45

50

55

60

65

70

75

80

85

90

95

Как только новая заря взойдет на небосклон

И солнце свой покажет лик, гоня росу с полян,

Ударит полк передовой на войско горожан.

Когда тулузцы вступят в бой, забыв детей и жен,

И выйдут, рыцарей тесня, туда, где снаряжен

Защитный вал и частокол, засада и заслон,

Их встретят свежие войска, напав со всех сторон.

А так как будет тот напор и грозен, и силен,

Тулузцы бросятся бежать обратно в бастион,

Тогда и рыцари Креста, смутив враждебный стан,

Ворвутся в город по пятам, не опустив стремян.

«Не знаю, — молвил граф Монфор, — по ком справлять помин, Но слаще рану получить, погибнуть у куртин,

Чем тешить злые языки плетеньем паутин!»

«Сеньор! — воскликнул Амори, Монфора старший сын. — Позвольте, дело я начну, встав во главе дружин».

И с первым солнечным лучом, прервавшим сон равнин,

На приступ рыцари пошли, горды не без причин.

Рев труб всех на ноги поднял: и женщин, и мужчин.

Как ветром сдуло горожан с лежанок и перин,

В чем есть все выскочили вон, будь в них летел таран,

Всяк лишь оружие схватил, свой лук и свой колчан,

Совсем не думая о том, что бос и голопгган.

Весь луг заполнился людьми; был слышен стали звон, Призывы, ржание коней, хлоп стягов и знамен.

Вот-вот на землю хлынет кровь, раздастся первый стон.

Едва ль тулузцам повезет, уж им не встать с колен,

Ведь сам жестокий граф Монфор, а с ним — сеньор Ален

И сын Монфора Амори, и тот сеньор, чей лен —

Частица Франции самой, — сеньор де Вуазен,

И те, кто был не на словах отвагой наделен:

Сеньор Робер де Пикиньи, отважный де Бомон,

И Юк, и доблестный Фуко, что ловок и умен, —

Лавиной двинулись вперед, заполнив дол и склон.

Французы войско горожан разбили без препон,

Лежали всюду мертвецы, став пищей для ворон,

Иной же, думая спастись, рекой был унесен.

«Пора, — воскликнул де Комменж, — бежать от парижан!»

И так продвинулись вперед посланцы христиан,

Что захватили главный вход, скажу вам не в обман.

Уж все тулузцы, стар и млад, весь люд и граф Раймон,

Воззвали к Деве пресвятой, взмолившись в унисон,

Но в этот миг Рожер Бернар, баронам всем барон,

Напал на грозного врага, поставив Злу заслон.

Смутились рыцари Креста, столь храбро бился он!

И все, кто город населял, кто в сем краю рожден:

Наемный воин и файдит, сеньор, простолюдин —

Французам преградили путь, не дрогнул ни один.

Пройти французы не смогли сквозь тот живой кордон,

Хоть бой заставил задрожать Тулузу и Нарбонн.

Немало здесь пустили в ход пик, стрел, камней, дубин,

Секир и грозных топоров, рогатин и жердин,

И лезвий, коих остроту изведал паладин.

Казалось, мир сошел с ума, в безумный раж введен,

Стремились всадники вперед, придав копью наклон,

Трещали шлемы и щиты, и в грудь летел валун,

И падал, пробивая лед, в глубокий ров скакун¹.

Здесь каждый храбрость проявлял, имея свой резон.

Тулузцы, натиск отразив, врага изгнали вон,

Был ими рыцарь не один ударом в грудь сражен,

Разрублен острым топором, насквозь стрелой пронзен.

Немало крови пролилось, но город был спасен,

А враг — разгромлен и разбит и в поле оттеснен.

Осталось много мертвых тел вблизи тулузских стен

И много копий и щитов, что пали в прах и тлен,

Флажков с изображеньем Льва, чей гнев не утолен,

Кольчуг и конских чепраков, уздечек и попон.

Хотя французы в том бою не показали спин,

Но каждый думал, будто с ним сражался исполин,

И был в унынье оттого, что не удался план.

Когда же воинство свое вспять повернул норманн,

То стал злорадствовать народ, позоря парижан.

Едва Монфор от крепких лат освободил свой стан,

К нему вошли примас Фолькет и кардинал Бертран

При всех регалиях своих, как то диктует сан.

И графу так епископ рек: «Коль Бог, наш Господин,

Сам не смирит еретиков, что злее сарацин,

Едва ли даже и мечом враг будет обращен».

«Епископ, верою клянусь, — воскликнул граф Симон, —

Что всюду вижу я следы ужасных перемен

И в ваших, клирики, сердцах ищу гнездо измен».

«О граф, — воскликнул кардинал, — гордыня — ваш изъян!

Тому, кто всюду видит ложь, расставил черт капкан.

Блюдите сердца чистоту, как было испокон,

Ведь там, где гибнет здравый смысл и в людях дух смятен,

Там власть безвластием зовут и терпит крах закон».

«Прошу прощенья, — молвил граф, — за мой суровый тон,

Но как спокойствие хранить в час скорбных похорон?

Столь много рыцарей моих в крови от тяжких ран,

Что я по праву разъярен и гневом обуян.

Увы, сеньоры, груз потерь, и это все — не сон,

Над нами будет тяготеть вплоть до конца времен,

И если способом любым не возмещу урон,

То дело, коему служу, крепя Господень трон,

Погибнет, пав во прах».